Герберт Маркузе

 

Ульрика Мария Майнхоф

1. Внесем ясность в понятия

Они обрели избирательное право тогда, когда избирательный бюллетень перестал быть инструментом общественных изменений.

Они были допущены к учебе в университетах тогда, когда на место рационализма и анализа в качестве «метода исследования» пришли «переживание», «чувствование» (Дильтей) и «любовное понимание» (Больнов), когда было запрещено критическое мышление, когда целью образования стало насаждение иррационального мировоззрения. Дьёрдь Лукач описывает эту «определенную философскую атмосферу» в конце века как «разложение рационального «доверием» и «пониманием», уничтожение прогресса верой, некритическое отношение к иррационализму, мифам и мистике»[1]. В то время как приписываемая женщинам «логика сердца», которая как раз таковой не является[2], превратилась в «научный принцип», а интуиция — в «орган познания», приход девушек в университеты не мог освободить их от пут иррационализма и обывательских представлений о мире, напротив, университет все больше и больше насаждал и укреплял иррационализм и мещанство[3]. Эмансипационные устремления женщин, которые изначально были связаны с такими же устремлениями пролетариата и которые проявились одновременно с ними, стали удовлетворяться исключительно допуском женщин в научные учреждения, которые сами все более мобилизовывались на подавление эмансипации рабочего класса[4] и, за счет этого, и эмансипации женщины.

Требование эмансипации было заменено на требование равенства полов. Эмансипация означала освобождение в виде изменения общественных отношений, упразднение иерархической структуры общества в пользу демократической: ликвидацию разделения на труд и капитал путем обобществления средств производства, упразднение «барства и кабалы» как структурной особенности общества.

Требование равенства полов более не ставит под сомнение общественные предпосылки неравенства между людьми, напротив, оно требует только последовательного проведения несправедливости и равенства в неравенстве: равноправия работниц с работниками, служащих женского пола — со служащими мужского пола, чиновниц — с чиновниками, редакторш — с редакторами, депутаток — с депутатами, предпринимательниц — с предпринимателями. И действительно, эта тема равенства полов рассматривается до сих пор на любом профсоюзном конгрессе по женским проблемам и на любой конференции предпринимательниц, поскольку она закреплена юридически, но не воплощена на практике. Похоже, что несправедливый мир испытывает трудности в деле справедливого распределения своей несправедливости.

Преобразование социалистического требования эмансипации в социал-демократическое притязание на равенство полов включает в себя ставшее обычным смешение эмансипации и права на профессиональную деятельность. Эмансипация — это претензия по отношению к государству и обществу в целом, в частности, она направлена против предпринимателей; требование эмансипации предполагает отсылку к социальному положению оратора и слушателя. Равноправие, напротив, завоевывается у мужчин в целом. Профессиональная деятельность дает женщине действительно частичную независимость от самого важного для нее мужчины, то есть от денег, которые он выдает и разрешает тратить на хозяйство — почему процесс реализации себя как личности уступает дорогу браку, — и также позволяет женщине выступать в качестве самостоятельного потребителя. В мире, в котором ценность человека измеряется уровнем его доходов, такая потребительская самостоятельность, естественно, считается наивысшей ценностью; с точки зрения этой позиции работающая женщина считается «эмансипированной». В то время как она заполняет вакансии в рабочей силе в промышленности и в административном аппарате и одновременно вносит свой скромный вклад в круговорот производства и потребления, то есть ведет себя лояльно и конформистски по отношению к Системе, она ведет себя «правильно». Короче говоря: если эмансипация является ценностью, а профессиональная деятельность — правильным образом действия, то профессиональная деятельность является эмансипацией. Равноправие в этой системе обозначает только количественную потребность в ликвидации дефицита; «производство хорошей вещи требует затрат времени».

Женский вопрос как один из составляющих социального, конечно, не решен. Вопрос в том, должны плоды технического прогресса и индустриализации идти на пользу всем людям, включая женщин — либо только отдельно взятым; должны технический прогресс и индустриализация быть задействованы для облегчения удовлетворения каждодневных потребностей в питании и одежде всех людей — либо для получения отдельно взятыми власти, роскоши и хороших коммерческих сделок. Равенство же полов само по себе имеет мало общего с демократией и эмансипацией — в конце концов, нельзя пренебречь тем фактом, что прогресс, достигнутый с 1949 года в области равноправия полов, особенно в области законодательства[5] и в области политики заработной платы[6], ничего, совсем ничего не внесли в дело демократизации и вовлечения женщин в политику: женщины голосуют, как и прежде, консервативно, а между тем Закон о чрезвычайном положении — не за горами. Суженные до темы «равенства полов», дискуссии по женскому вопросу ничего не добавляют в дело изменения человеческого сознания либо даже структуры власти, которая нами правит.

Смех, повсеместно раздающийся, если должен обсуждаться вопрос о равноправии женщин — например, на конгрессах профсоюзов, — вызывает у женщин чувство неуверенности в том, что они смогут решить эту проблему, он также бестактен и несолидарен по отношению к опыту и чувствам женщин, хотя и является, прежде всего, справедливым смехом над борьбой Дон-Кихота с ветряными мельницами. Так будет до тех пор, пока требование равноправия не сформулируют те, кого это непосредственно касается, — причем в форме тактического шага в стратегии эмансипации, освободительной борьбы.

2. О равноправии

Равноправие, насколько оно может быть представлено без глубокого изменения структуры общества, в настоящий момент у женщин имеется. С точки зрения закона, в отношении брака, имущественного положения, развода женщины имеют равные права с мужчинами. С точки зрения политики заработной платы — нет. Поскольку этот вопрос касается большинства работающих женщин, а для подавляющего большинства является важнейшим наглядным примером женского равноправия и женского поведения на службе, стоит об этом поговорить особо.

Самая низкая тарифная почасовая ставка для мужчин в различных областях экономики в 1964 году была все еще выше, чем самая высокая почасовая ставка для женщин. Самая низкая тарифная почасовая ставка для мужчин в 1964 году приходилась на деревообрабатывающую промышленность и составляла 3,54 марки в час. Самая высокая тарифная ставка для женщин в 1964 году приходилась на горнообогатительную промышленность и составляла 3,17 марок[7]. В 1964 году средняя зарплата работающих женщин составляла 2,89 марок, мужчин — 4,28 марок. 33,8 % от работающих по найму составляют женщины. Они получают только 24,2 % от суммарной зарплаты работающих по найму[8]. 80 % всех занятых в швейной промышленности рабочих составляют женщины. Средняя зарплата женщин в швейной промышленности занимает 42-е, предпоследнее место по выплачиваемым в ФРГ зарплатам. Доходы же швейной промышленности находятся на 9-м месте.

В 1955 году федеральный трудовой суд постановил, что принцип равноправия, зафиксированный в конституции, также охватывает и понятие равенства зарплаты мужчин и женщин при одинаковой работе[9]. Рабочие ставки для женщин и оговорки об удержаниях у женщин, которые при одинаковой работе и производительности труда уменьшали зарплату женщин на сумму от 20 до 30 %, были объявлены противоречащими конституции, должны были быть отменены и исчезли из тарифных соглашений. Но они не были, что должно было бы стать следующим и правомерным шагом, окончательно ликвидированы. Были созданы новые системы тарифных ставок, в которых группы трудящихся были описаны заново, причем нижние (по заработкам) — таким образом, чтобы они были пригодны только для использования женского труда, только женщины могли примерять их на себя. В тарифных документах они называются группы облегченного труда или просто «нижние группы» по зарплате, в производственной практике, само собой разумеется, это сегодня означает еще и группы женской зарплаты. Так, например, в рамочном тарифном соглашении для рабочих металлопромышленности в Гамбурге и округе, действительном с 1 января 1966 года о тарифных группах с 1-й по 3-ю сказано: «неквалифицированные рабочие, которые… связаны с малой физической нагрузкой»; только для рабочей группы 3b уточняется: «…которые связаны с нормальной физической нагрузкой». Для группы 1 выплачивается почасовая ставка 2,45 марок, для 3b — 2,80 марок. Малая физическая нагрузка дана для зарплат женщин, нормальная — для зарплат мужчин. Чисто формально, таким образом, дискриминация женщин исчезла из тарифных договоров, практически — нет.

Оба члена Главного правления «ИГ-Металл» Олаф Радке и Вильгельм Ратерт реально оценивают неудачную профсоюзную политику в отношении женщин: «Профсоюзам не удалось окончательно устранить оговорки об удержаниях из зарплат женщин или наличие особых зарплатных групп для женщин в тарифных соглашениях». Как установили Радке и Ратерт, окончательное устранение этих оговорок принесло бы женщинам увеличение зарплат до 25 %. «Для компаний это означало бы увеличение выплаты заработной платы максимум в 5 % от суммы оборота»[10].

Говоря иными словами, осуществление притязания на равноправие в области зарплаты невозможно без вмешательства в уже существующую систему распределения уровня доходов и не может быть завоевано средствами «политики индексации», применяемой профсоюзами. Политика зарплат, ориентированная на рост производительности труда в масштабах всей промышленности и отказывающаяся от достижения «перераспределения общественного дохода и за счет этого — изменения власти и общественного порядка»[11], не сможет реализовать притязания женщин на равноправие. Возможно, будет повышаться доля по выплатам зарплаты в рамках оборота, представляя собой, таким образом, покушение на «статус-кво распределения»[12] — статус-кво общественных связей, покушение несерьезное, однако, возможно, предостерегающее. В этой связи замечание Радке и Ратерта, что «союзы работодателей принципиально настроены против окончательного исключения дискриминирующих тарифных групп для женщин», представляет только внешне страстное бойцовское обвинение, на деле же — это признание отказа от собственной, независимой от работодателей, политики профсоюзов, направленной на изменение общественных отношений в целях их очеловечивания. Олаф Радке должен ответить на свой же собственный, заданный в другом месте, вопрос: является ли такая политика профсоюзов «частью определяемой рамками конституции относительной зоны свободы, в которой само право соблюдения интересов, как всё, связанное с человеческим достоинством и с раскрытием личности, само собой разумеется, идет впереди государственного рассудка?»[13]

Ничто так явно, как тарифная политика, не показывает, что равноправия не может быть без борьбы за эмансипацию, что превращение требования эмансипации в притязание на равноправие дает ряд формальных преимуществ только женщинам некоторых зависимых слоев общества, а в целом означает отказ от реализации притязания на равноправие. Относительно худшая оплата женского труда включает в себя недооценку труда и производительности женщин. Это пренебрежение, которое в ласковых выражениях, таких, как «прилежная женщина», либо «интеллигентная женщина», либо «храбрая женщина», воспринимается как отрицание норм, должно быть определено как одновременно причина и следствие плохой оплаты. Еще в 1889 году Клара Цеткин возложила ответственность за недостаточную оплату женского труда на пренебрежительную оценку работы по дому: «причиной тому стал малый престиж, в соответствии с которым недооценивалась и должна была низко оцениваться деятельность женщины; с тех пор плоды домашней работы женщин по сравнению с механически производимыми продуктами большой индустрии представляют лишь малую толику от общественного усредненного труда и за счет этого позволяют делать ложное заключение о малой производительности женской рабочей силы»[14].

В области заработной платы эта пренебрежительная оценка была законсервирована и сохранилась до наших дней. На деле это означает, что при сравнении сопоставимых видов работы, осуществляемой мужчинами и женщинами, женщины, как правило, получают меньше за свой труд, хотя по закону этого быть не должно. Так, к примеру, на одном автомобильном заводе женщины, занятые на полировке дверей, получают меньше, чем мужчины, полирующие крыши. Обоснование работодателя: полировка крыши требует большего усилия, чем полировка двери. Так, труд работающих в литейном цеху мужчин, которые окрашивают основные детали, оплачивается по тарифной ставке 4, поскольку в литейном цеху не работают женщины, которым за такую же работу выплачивали бы по тарифным ставкам 2 или 3. Обоснование работодателя: в конечном итоге мужчинам нельзя платить по женским тарифным ставкам. Эти несколько примеров выпукло иллюстрируют нарушение принципа равной платы за равный труд. Однако можно легко доказать с помощью средств наблюдения (киносъемка) и анализа трудовой деятельности, что многочисленные «мужские» рабочие места не требуют от мужчин большей силы и большего умения, чем это требуется от женщин, хотя «с точки зрения тарифных групп» и оцениваются выше — не обязательно за счет нарушения тарифных соглашений, а часто только за счет одностороннего описания деятельности в самих тарифных соглашениях.

Это влечет за собой далеко идущие последствия. Оправдание низкой заработной платы вследствие неуважения женского труда привело также к заниженной оценке личности женщины, имело своим последствием смещение человечески допустимого в отношениях между мужчинами и женщинами. Миллионы женщин находятся сегодня на рабочих местах в промышленности, их темп работы заранее рассчитан по секундам и долям секунд; их деятельность ограничена тысячекратным повторением минимального количества ручных операций, минимально разнообразным движением рук и ног. Утверждают, что женщины менее подвержены монотонности, чем мужчины, что объясняется психологически «типичными свойствами женского образа поведения», такими как пассивность, склонность к мечтательности, привязанность к конкретному лицу, склонность к установке «пусть будет, как будет»[15] (нужно только один раз посмотреть, как на работающем в режиме такта конвейере деталь за счет толчков и скорости постоянно бьет женщин по рукам, если они недостаточно быстро работают, чтобы иметь возможность прочувствовать цинизм этого «пусть будет, как будет»). Следствия такого рода монотонной, зачастую с элементами психологического насилия деятельности, таковы: оглупление, отупение, нервные перегрузки, болезни; на федеральной конференции женщин, организованной Объединением немецких профсоюзов в 1955 году, было сказано: «Женщины, которые десять лет провели у конвейера, более не стоят того, чтобы на них жениться»[16]. С тех пор конвейеры не стали работать медленней, использование рабочей силы стало еще более интенсивным.

Это считалось допустимым, несмотря на то, что уже было известно мнение специалистов: длительность рабочей операции не должна быть меньше минуты, не должна вредить душевному и физическому здоровью работника[17]. Но это продолжается и сегодня, поскольку женщин вследствие низкой оплаты их труда оценивают как неполноценных — «менее подверженных монотонности»[18]; то, что при этом происходит с женщинами, выдается за природу женщин: интеллектуальная ограниченность. Хельга Леге очень правильно замечает: «Если после этого в свободное время отсутствуют душевные возбуждения, как это зачастую и бывает, то люди со временем тупеют: их способность к восприятию сужается так, что они перестают чувствовать монотонность своей работы»[19].

Равная плата за равный труд считается законным требованием — и в то же время, как уже сказано, в промышленности ФРГ не происходит ни малейших изменений, поскольку использование дешевой женской рабочей силы позволяет заводам получать сверхприбыли. Упомянутые рабочие места представляют собой места высоко механизированные, технически уже готовые для полной автоматизации[20]. По экономическим соображениям их не автоматизируют, поскольку женщину проще, чем машину, переоснастить или остановить — проще сказать, уволить, если сбыт падает, если на рынке должны появиться новые модели. Поскольку женщины дешевле машин. Они дешевле машин не в последнюю очередь потому, что им платят хуже, чем мужчинам, потому, что они не равны. (Потерю рабочих мест за счет внедрения автоматов можно было бы компенсировать за счет сокращения рабочего времени, если один раз на это решиться и если бы были созданы предпосылки для этого; можно было бы поставить производительность труда на службу людям, а не людей — на службу производительности труда[21].)

Политика «равноправия» без требования эмансипации, без желания установить и устранить причины неравенства в условиях капиталистического производства, несет в себе неизбежность постоянного доказывания тезиса равенства, на котором основывается требование равноправия, постоянного выступления против поверхностного тезиса, которым постоянно пользуется идеология прибыли: женщины все же другие, чем мужчины (конечно, они другие, но не с точки зрения их работоспособности в промышленности, техническое развитие которой все более делает физический труд излишним). Убедительные доказательства, опровергающие этот тезис, не могут быть приведены, очевидно, до тех пор, пока не будут устранены (или, по меньшей мере, хотя бы не преодолены) условия жизни и труда, которые порождают отупление женщин. Несколько способных женщин, которых все признают такими, не принесут пользы: они считаются (и будут считаться) «исключениями» и сами себя чувствуют «исключениями».

9,7 миллиона женщин в ФРГ заняты трудовой деятельностью. 70 % их является работницами по найму, из них 3 миллиона являются служащими, 3,5 миллиона — работницами на производстве. 60 % женщин работает на условиях аккордного подряда, 45 % всех работниц не имеет специального образования, 46 % — имеет специальное образование, 9 % из них — квалифицированные работницы. Эти цифры дают представление о том, сколько таких, кого непосредственно касается все вышесказанное.

3. Ложное сознание

Почему не сопротивляются женщины-работницы и женщины-служащие, которых это так же касается — за счет усиления степени механизации бюро, — если их положение так недостойно человека и так далеко от равноправного? Где протест, если не со стороны отупевшей, измотанной и разобщенной женской рабочего массы, то со стороны профсоюзов или — из соображений солидарности — учащихся в университетах, образованных женщин?

Второй вопрос: имеет ли положение работниц что-то общее с комплексами неполноценности образованных женщин и женщин из «среднего класса», а также с удивительной душевной скудостью жен политиков и других представителей «высших слоев общества», тех, кто занимает высшие ступени в бюрократическом аппарате и в бизнесе? Попробуем дать на это ответы.

Женщины находятся в тисках, в тисках между работой и семьей, точнее сказать, детьми — имеющимися, ожидаемыми, имевшимися.

Давно ставшее привычным повторение мысли об изменении положения и жизненной позиции женщины является (и в этом едины все) следствием индустриализации, технического и научного прогресса. Продолжительность жизни в индустриально развитых, богатых странах за последние 150 лет почти удвоилась, проблема материнской и младенческой смертности по сравнению с бедными странами (в Иране такая смертность составляет 50 %) почти разрешена. Одновременно изменилось положение домашней хозяйки.

Клара Цеткин (1889 г.): «Уважение, которым пользуется хорошая домохозяйка, несмотря на ее официально бесправное положение, объясняется… экономическими соображениями и является со всех сторон обоснованным; оно не касается женщины как таковой, а относится к прекрасной незаменимой рабочей силе в семье, силе, которая создавала товары, какие не могли тогда создаваться другими силами… Скромная роль домашней хозяйки в прежние времена была обоснована наличием архаичных экономических жизненных условий, роль домашней хозяйки в настоящее время давно стала экономическим анахронизмом, в котором отсутствует любое право»[22]. Сопротивление и неприятие, которые наблюдаются в настоящий момент по отношению к планам оплачивать труд домашней хозяйки, квалифицировать ее занятия как профессию, заложены в наблюдениях, которые сделала Клара Цеткин еще 70 лет назад, а именно в том, что домашнее хозяйство не является продуктивным трудом, не создает прибавочной стоимости, а только воспроизводит то, что расходуется и используется — то есть является репродуктивным, — причем сегодня добавляется тот факт, что не всегда имеется необходимость в полновесной рабочей силе, поскольку благодаря механизации домашнего хозяйства сегодня потребна лишь часть необходимого ранее времени. (То, что за счет искусственного создания потребностей в целях подъема оборота продаж товаров создалась дополнительная нагрузка на домашнюю хозяйку, — это отдельная тема.)

Домашнее хозяйство означает изоляцию — «вопрос о мясе, которого на кухне нет, решается не на кухне» (Брехт), работа по дому не имеет отношения к общественным процессам, к ним причастны лишь женщины, занятые на производстве и производящие товары повседневного спроса.

Так возникла несогласованность домашнего хозяйства и воспитания детей. Нельзя более пренебрегать профессиональной деятельностью женщин при современном уровне индустриализации. Что должно происходить при этом с детьми, является нерешенной проблемой. Честная дискуссия на тему, насколько совместима трудовая деятельность вне дома и уход за малыми детьми, невозможна в принципе — эти два вида деятельности несовместимы. Даже бабушки и милые соседки в этом случае являются всего лишь неполноценной заменой матери. Это доказано многочисленными исследованиями и публикациями. На досуге об этом можно поспорить.

Проблема так плохо разработана, что можно только повторять уже сделанные предложения по ее решению; еще ничего не апробировано и, если в один прекрасный день начнется принятие решений, то, вероятно, очень скоро дело дойдет до совсем других взглядов на вещи. Ясной представляется необходимость следующего: освобождения матерей, имеющих малолетних детей, от трудовой деятельности на первые несколько лет, затем — детские сады; сокращенный рабочий день на переходный период абсолютно желанным не является — поскольку приводит к дискриминации женщин, а не к повышению их престижа; помощь соседей, помощь на переходный период со стороны работодателя. О таких вещах только говорят, они практически не реализуются, ответственные за их решение еще даже не названы, контекст не обсужден.

Ясно одно: возникшие вследствие изменения положения женщины [в обществе и на производстве] проблемы в отношении семьи и детей не могут быть решены женщинами самостоятельно, ими должно заняться все общество. Но общество этого не делает. Согласно опросу женщин, количество одних только детских садов должно быть увеличено минимум втрое — величина, которая, вероятно, сопоставима лишь с верхушкой айсберга — с действительно потребным количеством, в то время как многочисленные вынужденные решения для матерей потребностями не считаются.

Вместо того чтобы помочь женщинам решать проблемы, женщин более ста лет подвергают критике. Понятие материнская работа стало лозунгом и ругательством. Свою собственную несостоятельность общество компенсировало нападками на матерей; претензия, которая вначале вовсе не воспринималась обществом, теперь возвращена матерям.

Нападки осуществляются на двух уровнях. Первый — с тех пор, как существует материнская работа, о женщинах распускаются самые невероятные слухи: говорили, что в ФРГ якобы имеется 3 миллиона безнадзорных детей — теперь стало известно, что лишь от 3 до 4 % детей работающих матерей, не достигших десятилетнего возраста, страдают от недостаточного ухода. Растущая молодежная преступность якобы является следствием занятости матерей — статистика говорит, что дети работающих матерей подвергаются уголовному наказанию не чаще, чем другие. Браки якобы страдают от профессиональной деятельности женщин — но можно считать доказанным, что браки с работающими женщинами реже распадаются. Якобы за счет создания большего количества детских садов появилось бы еще большее количество трудящихся женщин — но отчет федерального правительства о состоянии женщин опровергает это. Женщина якобы идет на работу для достижения чрезмерного достатка — но Объединение немецких профсоюзов уже представило исследования, которые показали, что заработки мужей большинства трудящихся женщин ниже среднестатистического прожиточного уровня.

Клевету опровергли, но социологические опросы показали, что пропаганда отложилась в сознании: большинство населения отрицает работу женщины как жены и матери[23] во имя детей. Так, женщины со своими детьми подвергаются шантажу, хотя, может быть, в том и проявляется их человеческое начало, что они позволяют себя вместе со своими детьми шантажировать, что они, само собой разумеется, признают главным важность пребывания с детьми. Противоречиво ведут себе те, кто упрекает работающих женщин, что они якобы не заботятся о маленьких детях, и кто делает этим женщинам внушения — церковь, партии, парламентарии. Тот же самый круг общества, что так озабочен вопросом ухода за детьми, до сих пор ничего не сделал для создания достаточного количества мест в детских садах. Их детские дома являются пристанищами холода и одиночества; их школы недостаточно оснащены; детей из социально обделенных семей ни разу не собирали в детских садах, вместо этого их отправляют во вспомогательные школы, когда это уже поздно делать; не хватает детских площадок для игр; охрана материнства рассматривается как нечто, не заслуживающее внимания. Резкость, с которой подвергают нападкам материнскую работу — некоторые даже хотят ее отменить законодательно[24], — противоречит тому, что должно быть сделано для детей. Постоянные обвинения в нечистой совести, которую приписывают трудящимся женщинам, возящимся со своими детьми, на самом деле должны быть переадресованы государству и обществу, партиям, церкви, парламентариям.

Второе: были приложены исключительные усилия, чтобы доказать, что женщина по сути своей предназначена исключительно для материнства, что якобы это ее, женщины, высшее назначение, а также смысл ее жизни, ее жизненная суть. За исключением Бетти Фридан, Симоны де Бовуар[25] и еще нескольких одиночек, можно при достаточно капитальном знании новейшей литературы по проблемам женщин констатировать, что практически не появляются публикации без утверждения, что положение женщин, говоря словами отчета федерального правительства, «по своим физическим и духовно-нравственным свойствам обязательно связано с материнством». Александр Митчерлих: «Идеализация роли женщины в проявлениях табу общества указывает на то, что связь матери и ребенка для сохранения вида должна быть интенсивно гарантирована социальными правилами, кроме этого, что этих гарантий зачастую недостаточно и потому для сохранения идеала должны быть скрыты реально существующие недостататки»[26].

К объективно имеющимся трудностям трудящейся женщины также добавляется идеологизация ее роли матери как бремени. Эта роль муссируется, в то время как большинство трудящихся женщин планируют свою жизнь по одинаковой нереальной схеме: они рассматривают свою профессиональную деятельность как временную, ограниченную; они утверждают, и уверены в этом сами, что работают только в интересах семьи, детей. Это относится как к незамужним, так и к замужним, только разведенные представляют собой исключение[27]. Элизабет Пфайль доказала, однако, что связанные с семьей мотивы в пользу профессиональной деятельности претерпевают изменения — вначале работают для оснащения квартиры, затем — на создание дома, затем — на обучение детей; то есть официальная схема, как правило, не соблюдается, профессиональная деятельность продолжается гораздо большее время, чем планировалось[28]. В действительности женщины продгоняют срок своей профессиональной деятельности к потребностям промышленности в рабочей силе. Они только думают, что работают для своих семей, и не подозревают, что их действиями руководят совсем другие законы.

Как, однако, может бороться работница за повышение зарплаты и улучшение условий труда, если она должна принимать свою профессиональную деятельность за искажение своего истинного призвания и, кроме этого, считать ее временным явлением, которое не способно по-настоящему улучшить ее жизнь, улучшить ее саму как человека? Если наряду с унижением из-за более низкой зарплаты приходят еще подозрения, что она ведет себя неправильно, неправильно по своей сути, общественно неправильно? Она попадает в тиски. Дома, к которому она принадлежит, она бороться не может, на производстве, где она должна бороться, она не на своем месте. В доме находятся или приходят дети, на производстве ее ждет работа. Что ей делать, кроме как возиться? «Обдумывая, откуда они пришли и куда они идут, они в один прекрасный день увядают» (Брехт).

Как могут профсоюзы бить тревогу, если они отказались, идя на поводу у социал-демократии, от борьбы за эмансипацию обоих полов, мужчин и женщин, в пользу формального притязания на равноправие? Как может практиковаться в профсоюзах солидарность с женщинами, если целью профсоюзов уже не являются изменение общественных отношений, освобождение трудящихся от механизмов господства и кабалы, ликвидация противоречия между капиталом и трудом — что невозможно без равноправия? Если же подавление женщин более не рассматривается как часть подавления всех, то является ли их равноправие шагом к освобождению?

Женщин, учащихся в университетах, то есть находящихся в более выгодном положении, эта проблематика и касается, и не касается. Они, если хотите, являются жертвами равноправия. В то время как социальная борьба за эмансипацию более не ведется и вырождается в борьбу полов, они автоматически оказываются на стороне угнетаемых, хотя социально находятся значительно выше, попадают на поле битвы, где происходят атаки против материнской работы, где идеологизируется роль матери, где девушкам навязывается воспитание в качестве будущей домашней хозяйки и матери. Это достигает кульминации, когда у них появляются дети: материнство не знает социальных различий. В поисках новой роли образованная женщина обучается теми же средствами, что и работница, и, как и работница, подвергается подозрению, что она не желает «воспарить на крыльях материнства», подпадает психологически под то же давление, зачастую испытывает практически те же трудности — начиная от недостатка детских садов и кончая недостатком помощи по дому. Она попадает в те же тиски, иногда временные — поскольку у нее, как правило, в наличии больше средств для решения проблем. Полученное ими малореалистическое, почти всегда некритическое по отношению к обществу университетское образование не дает им возможности постичь свое положение — это некая часть «большой дискуссии», которая ведется с ними лично только условно. Их воображения, их возможности восприятия, их опыта редко хватает на то, чтобы представить положение сестер по полу в промышленности и торговле, их мораль и их общественно-политическое сознание препятствуют тому, чтобы солидаризироваться с этими сестрами.

Наше общество не может отказаться от дискриминации женщин, поскольку такая дискриминация позволяет противодействовать равноправию и, следовательно, эмансипации трудящихся. Чтобы избежать упреков в адрес сильных мира сего, наше общество оказывается решать проблему воспитания детей при одновременном сохранении трудовой занятости женщины. Вне дома невозможно избежать клеветы в адрес трудящейся женщины, клеветы, основанной на определении сущности женщины как «домашней хозяйки и матери». Именно здесь следует искать первопричину «бабских мечтаний». Знание этого даст возможность многое описать более дифференцированно, нежели это сделала Бетти Фридан.

Протест назрел. Он не состоится. Причина не только в том, что власть хорошо овладела методами и средствами подавления. Главная причина — в продукте общественного воспитания, клеветнической пропаганды и отупляющего труда: в наличии миллионов глупых, отупевших, аполитичных, обожающих Фарах Диба и Сорайю[29], возящихся, хорошо думающих и неправильно действующих, бьющих своих детей женщин. И таких все еще большинство.

 

Сборник статей «Эмансипация и брак», Мюнхен, 1968.

Перевод с немецкого А.Н. Поддубного под редакцией А.Н. Тарасова
Научная редакция и комментарии А.Н. Тарасова

Опубликовано в книге: Майнхоф У.М. От протеста — к сопротивлению. Из литературного наследия городской партизанки. М.: Гилея, 2004.